Радуга — дочь солнца - Виктор Александрович Белугин

ничего не оставалось, как возглавить эту добровольческую бригаду.

Работа предстояла нелегкая. Весь участок пути, от цеха, где застрял паровоз, и до заводских ворот, то есть почти полверсты, нужно было сделать заново.

К ночи набежали облака, быстро стемнело, подул ветер. От заводских корпусов летела шлаковая пыль и сажа, забивала глаза, липла на потные, еще не остывшие от печного жара лица. Где-то далеко, в самом конце двора, и еще дальше, за рекой, дотлевал вечерний закат. Узкие полоски рельсов, розовато отсвечивая, пересекали продуваемый ветром пустырь и обрывались у черной застывшей громады бронепоезда. На тяжелом его стальном теле были видны частые ряды заклепок.

На железнодорожном полотне уже вовсю шла работа. Иван решил выбрать себе участок, расставить людей и руководить работой. Но тут же отказался от этой мысли. Никакого руководства не требовалось. Все подчинялись какому-то единому чувству, незримо руководившему всеми, слились в единую, напряженно двигающуюся массу. Иван уже не мог различить в темноте, где работают свои, а где из другого цеха. А из темноты, сквозь ветер и пыль, подходили все новые и новые группы. Подходили молча с лопатами и ломами и тут же деловито принимались за работу. Никто не командовал, никто не приказывал, что нужно делать, но каждый становился туда, куда нужно, и делал то, что нужно, как будто заранее готовился к этому.

Иван взял тяжелый лом и пошел впереди троих с лопатами. Теперь ему некогда было смотреть, что это за люди. Невольно и радостно подчиняясь общему настроению, он легко, напрягая только мышцы рук, выворачивал из земли гнилые половинки шпал, разом выдергивал и отбрасывал их в сторону. Следом шли с лопатами. Работали молча, не разгибаясь, и, видимо, старались не отставать от него.

— Покурить бы?

Сердитый голос прервал:

— Утром накуришься. Ну-ка заходи с этой стороны.

Иван улыбнулся. Он узнал голос Игната Горохова, того самого, которого он посылал в лабораторию вместо Марины и который все время путал анализы. И этот Игнат Горохов, вызывавший у Ивана чувство раздражения, казался сейчас очень симпатичным и близким.

Иван на минуту разогнулся и посмотрел назад. Там у цеха уже выкладывали рельсы. Кто-то ходил с фонарем, нагибался ж самой земле, вымеривал, приглядывался, словно искал что-то. А вдоль полотна все шли и шли четыре фигуры, держа на плечах что-то длинное, тяжелое. Это подносили шпалы. Раз только Иван увидел, как мелькнула тонкая девичья фигурка. Хотел окликнуть, но не успел — фигурка пропала.

Сзади все сильнее слышался стук молотков, звон придвигаемых рельсов, и тот, с фонарем, молодой, в инженерской фуражке, все ходил, нагибался, вымеривал.

Иван не переставая работал тяжелым молотком и удивлялся той легкости, которая не покидала его все время, хотя прошло уже часа четыре, не меньше. Какой-то веселый азарт все больше овладевал его существом. Было удивительно легко, и ни одна посторонняя мысль не лезла в голову, кроме того, как лучше и быстрее сделать дело. Один только раз, и то невольно, как-то сама собой возникла в памяти картина прошлого.

…Однажды Гофман оставил дневную смену для неотложной сверхурочной работы. Рабочие загалдели. Некоторые, кто посмелее, возмущенно ругаясь, тут же ушли. Оставшиеся подняли шум, затеяли с мастером спор. В конце концов решили: работу выполнить, но требовать повышенной оплаты с немедленной выдачей денег. Гофман вынужден был согласиться.

А сейчас эти же люди, неимоверно уставшие и голодные, всю ночь роют землю, по всему заводу разыскивают хоть сколько-нибудь пригодные шпалы, и при этом не раздается ни одного недовольного голоса. «Правду Афоня говорит, что своя ноша не тянет», — подумал Иван.

И он понял, что каждому из этих людей сейчас легко и радостно, как и ему, и что каждый из них готов отдать все свои силы и всего себя и идти вот так единым строем и прокладывать путь, если потребуется, хоть до самой луны.

Иван поднял голову. Никакой луны не было. Мертвенно-серое небо начинало светлеть на востоке, ветер стихал, и по ту сторону дровяной площадки уже можно было различить ломаные контуры доменной печи.

Постепенно проступило из темноты все железнодорожное полотно с валяющимися по сторонам обломками шпал, и тут все увидели, что головная бригада подошла вплотную к наружным воротам. Сюда на последний участок спешили освободившиеся бригады. Когда окончательно рассвело, стало видно, как много людей не спало в эту ночь.

— Вот теперь закурим!

Горохов вогнал в землю лопату и полез за махоркой. Закурили и другие. Синий дымок поплыл над головами. У самых ворот стучали молотки, забивая в шпалы последние костыли. Народу собиралось все больше. Иван восхищенно смотрел на убегающие рельсы и не верил, что сделано это за одну ночь.

3

Они встретились за воротами. Они не могли не встретиться. Красная косынка Марины и платки еще нескольких женщин, работавших в эту ночь, слишком ярко выделялись среди мужчин. Кто-то озабоченно спросил, глядя вдоль железнодорожного полотна:

— А как дальше?

— Да вроде ничего.

— Ну-ка кто помоложе, сбегайте посмотреть.

Марина вызвалась первой. Иван пошел за ней. Он крупно шагал по шпалам и вскоре догнал ее. Пошли рядом. Справа, над рекой, еще курился предрассветный туман, и трубы мартенов, поднявшиеся над крышами, уже приняли первые лучи солнца. Впереди на скалистом выступе пламенели сосны, а внизу, плавно загибаясь у подножия скалы, убегали в сиреневую дымку холодно поблескивающие рельсы.

На повороте Иван остановился.

— Дальше не пойдем. Это уже не наш участок. — И все-таки он еще раз внимательно поглядел в обе стороны, словно был путевым обходчиком.

— Куда теперь? — спросила Марина.

— Пойдем к реке? Руки вымоем.

Чтобы не упасть, они схватились за руки и сбежали с насыпи. Под ногами захрустела галька. Берег в этом месте был отлогий и пустынный. Только несколько ивовых кустов стояли, опутанные тиной. Пошли у воды в ту сторону, где на скале пламенели сосны. Спустились с обрыва. Под ногами в омуте ударила щука. По спокойной воде разошлись широкие круги. Иван отошел в сторону и снял рубаху. С нее посыпалась гнилая пыль. Вода была чистая и очень холодная. Иван поеживался и шумно выдыхал воздух. Но вот он поднял мокрое лицо и удивленно посмотрел на противоположный берег. Капли воды блестящими звездочками падали с его подбородка. А он смотрел туда, где каменными уступами далеко уходили горы, и ничего не понимал. Горы пели.

Торжественный боевой клич, ширясь и нарастая с каждым новым звуком, летел над тайгой. Он звал в бой, на подвиг и, может быть, на смерть. У Ивана по спине побежали мурашки. Он оглянулся. Марина стояла наверху на